– Нежна, я люблю только тебя. Все остальное лишь моя теория, которая должна вывести нас на прямую, где мы всегда будет молодыми, красивыми и свободными.

– Кривая, я бы сказала серпантин, по обеим сторонам которого пропасть. Я даже представляю, как изменится моя походка, я не смогу шагать широко, чтобы не сорваться, начну мельтешить и все время вилять хвостом.

– Не будь пессимисткой, будь авантюристкой.

– Пока ты открываешь мне космос, я готова к полетам. Но знай, что как только твои глаза, глядя на меня, перестанут сверкать так же, как сейчас, мой мальчик, мой звездный мальчик, я уйду в другую галактику. Пока я подпитываюсь сиянием твоих глаз, их голубой свет делает меня действительно счастливой, не гаси его.

Свет его был таким ярким, что затмевал всяких лаборанток. Когда я застилала постель, я просто думала, что вместо простыни застилаю очередную девушку, очередную красивую простыню, на которой спать удобнее. Мне не было жалко.

Но позже начались перебои со светом, он пропадал то и дело, пока не пропал вовсе. Глаза его гениальные перестали гореть при виде меня. Более того, мы стали спать отдельно. Он лишил меня своего космоса, теперь я жила только в своем. Меня это стало душить убивать, будто там кислорода было в разы меньше.

– Надюша, сегодня вечером ко мне придет лаборантка. Нужно будет поменять белье.

– Новая соска?

– Как ты сказала?

– Соска, я могла бы сказать и жестче.

– Что-то случилось?

– А ты ослеп?

– Нет. Но мы же договорились.

– Да, но твои глаза, они уже больше не любят меня.

– Любят, как не любят. Просто мне нравятся красивые женщины. И другие красивые женщины. – Исправил он свою ошибку. – Я хочу изучать и их красоту, а не только твою.

– Что там может быть особенного – две сиськи и одна дырка, вот и весь набор.

– Да что с тобой сегодня, Надя?! Я тебя не узнаю.

– Я изменилась. – Взяла я в руки чайник и стала набирать в него воду.

– Ты зачем чайник взяла? – Отодвинулся подальше от меня Феликс.

– Хочу чаю выпить.

– Я думал, хочешь бросить в меня.

– Больно надо.

– Больно не надо, – улыбнулся Феликс. Он явно хотел погасить пожар моей души.

– Хватит со мной так общаться. – Поставила я на огонь чайник. – Я тебе не лаборантка.

– Мне кажется, можно было на огонь не ставить, еще немного – и он закипел бы у тебя в руках.

– Все смеешься, а мне вдруг стало не смешно. Мне вдруг надоело стелить для твоих шашней постель, готовить тебе ужин, говорить тебе приятности. Все это стало отравлять меня, я даже не знаю почему? Я почувствовала вдруг, в каком лживом болоте оказалась. А квакать дальше я не хочу.

– Давай после поговорим, сейчас уже Ксения должна прийти.

– Ах, Ксюша, это твоя любимая.

– Ты моя любимая, ты.

– Что она делает такого, чего я не умею?

– Мне противно это слушать, дорогая. Это бесчеловечно.

– А мне не противно, думаешь? Чем она так хороша?

– Что ты к ней привязалась?

– По крайней мере она здесь появляется чаще других.

– Я не заметил.

– Ты же свободный человек, давай, расскажи.

– Она бомба, просто бомба.

– А я? Я бревно?

– Я такого не говорил.

– Она бомба, а я бревно. Так вот. Я никуда не уйду. А вы вместе с Ксюшей снимите себе комнату в отеле. Я больше не намерена содержать бордель в своем доме. Все, закрыто.

– Где логика, Надя? Мы же с тобой муж и жена, ты же желаешь мне добра, неужели тебе жалко для меня каких-то чужих нам женщин? Я же люблю тебя, и только тебя, по гроб жизни.

– Это все твои гнилые слова. За ними ничего не стоит, кроме моих слез.

– Перестань. Ты же первая прибежишь извиняться и просить прощения потом. Как это было уже не раз. Будешь умолять меня на коленях и просить наказать тебя. Я не стану сегодня штрафовать тебя, но и ты перестань ревновать по пустякам.

– Ты прибежишь, ты. Я никуда не уйду отсюда.

– Хорошо, уеду я, но знай, что тебе это так просто с рук не сойдет, ты будешь наказана, – улыбался Феликс в ответ. Снова очарование блеснуло в его злой улыбке. – И знай, что я все равно люблю тебя, моя Фортуна.

– Не забудь зонт, там дождь.

– Спасибо, дорогая, я на машине.

– На машине, – удивилась я, так как знала, что Феликс садился за руль крайне редко, можно сказать – никогда, хотя свою машину, которая всегда ждала под домом, любил, заботился о ней, зимой счищал с нее снег, а летом стирал пыль. Водил он так себе, да и зачем, когда по любому поводу мог вызвать казенный автомобиль.

– Скользко там, может, не надо? – Уже сердце мое пожалело об этой ссоре, оно многое умело предугдать. Оно простукивало жизнь, посылая сигналы в будущее, как эхолот, ловило обратную связь и возникающие преграды.

– Как я тебя люблю.

В итоге наказан оказался Феликс, на скользкой дороге машину его занесло, он не справился с управлением и влетел в столб. В машине было двое, он и Ксения, оба чудом остались живы, но оба в коме. Его собирали потом по кусочкам в течение полугода. Я все время находилась рядом. Он лежал бездвижно, весь в бинтах, словно вернулся с Хэллоуина и сразу лег спать, а я сидела рядом и ждала, пока он откроет глаза. Я скучала по этому взгляду, мне нужен был этот свет, я не могла жить без него. Я молилась. Я говорила с ним днем и ночью. Я приходила к нему, даже когда у меня был сильнейший грипп, хотя это делать было категорически запрещено. В тот день я чихала не переставая и чихнула в палате так громко, что Феликс открыл глаза.

– Боже, Феликс, ты проснулся, – заревела я и бросилась ему на шею.

Он только недоуменно смотрел на меня, шевеля губами молча. Говорить он начал не сразу.

– А как вы его, собственно, разбудили? – удивился врач, который курировал Феликса.

– Мне вдруг стало начихать на него.

– В смысле?

– Я просто чихнула. Очень громко так чихнула.

– Забавно. Значит, он испугался, что вам стало на него начихать, – попытался пошутить врач, Герман Рамович.

Воскресение

– Я так боялась, что ты не проснешься никогда.

– Я тебя не узнаю, Надя. Значит, все, чему я тебя учил, коту под хвост.

– Чему?

– Я всегда хотел научить тебя смеяться над твоими страхами. Мне казалось, ты умела это делать, ты всегда